Истоки Первой мировой войны в контексте противостояния Запада и России

Владимир Николаевич ШУЛЬГИН,
д.и.н., Калининградский государственный университет
(г. Калининград, Россия)

Обычно исследователи обсуждают непосредственные предпосылки «Великой войны» 1914–1918 гг. Можно услышать упрёки в адрес России. Одни горюют, что Россия при Александре III напрасно разорвала «традиционный союз» с немецкими державами, Германией и Австро-Венгрией, вступив в союз с Францией. Другие склонны упрекать Российскую Империю в стагнации режима, не желавшего реформироваться в либерально-демократическом направлении, что, ослабляя страну, создавало дополнительные предпосылки войны. Автор данного материала предлагает заглянуть глубже в историю, не ограничиваясь XIX веком.

Ограничиваясь «ближней» по времени предысторией войны, нельзя учесть основные «токи истории», в первую очередь принять во внимание катастрофическое значение раскола Христианского мира, происшедшего в конце первой – начале второй половины первого тысячелетия нашей эры, и с тех пор непрерывно «транслируемого» в будущее, наследуемого двумя «полюсами» Христианской Европы, Западной и Восточной. Английский поэт-мыслитель Р. Киплинг (1865–1936) далеко не случайно определил, что «Запад есть Запад, Восток есть Восток и с мест они не сойдут»[1]. Либеральная эпоха европейского человечества усвоила этот раскол и углубила его. Поскольку место павшей под ударами турок православной Восточной империи заняла Россия, католический Запад перенёс своё отрицательное отношение на неё.

Хотелось бы обратить внимание на данную проблему непрерывно возобновляемой западной недоброжелательности, переходящей временами в открытую враждебность. Следует учесть, что данный основополагающий исторический факт, «растянувшийся» на всём протяжении истории последних двух тысячелетий, не менял своей природы, несмотря на религиозный раскол самого Запада, происшедший в XVI в. Тогда родилось так называемое Новое время, дав жизнь обмирщённой цивилизации, усвоившей неприязненное отношение папского Запада к Руси-России.

С учётом названных обстоятельств изучение природы Первой, Второй мировых войн, затем так называемой «Холодной войны», да и современной фазы взаимоотношений Запада и России приобретает характер изучения «системного» противоборства главных мировых элементов, каждая фаза которого преемственно вытекала из предшествующей. Причём инициатива этой «боевой» политики всегда принадлежала Западу, Россия, как правило, отбивалась, даже занимая в ходе войн неприятельские Варшаву, Париж, Берлин, Вену после того, как западный враг то подступал к Москве, а то и брал её с меча. Доискиваясь до начала этого более чем тысячелетнего противостояния двух частей Христианского мира, мы с неизбежностью дойдём до 800 года нашей эры, когда в Риме был коронован Карл Великий, ставший «сепаратным» императором Запада. Очевидно, ещё раньше Римской курией был составлен подложный акт о «Константиновом даре», «наделявшем» Папу церковной властью во всём Христианском мире и светской властью – на Западе[2]. Не разбирая подробно оснований возникшего на Западе сепаратистского настроения по отношению к единой Апостольской Церкви и Империи, преобразованной в IV веке Св. Константином, для наших целей достаточно констатировать его очевидность. Ревность Запада к Востоку, несмотря на то, что именно от него «исходит свет», по известной латинской пословице Ex oriente lux, и предопределила всю последующую европейскую историю, которая длится в рамках данной парадигмы и до сего дня.

Раскалывали единые Церковь и Империю именно люди Запада, прежде всего сторонники создания отдельной «папской системы». Историк-мыслитель XIX в. Б.Н. Чичерин, несмотря на своё базовое западничество в методологии, как объективный исследователь подчеркнул именно это обстоятельство. Знаток культурной и интеллектуальной истории Запада, он обратил внимание на ложность доводов, сознательно измышленных папской Курией ещё в I тысячелетии для «доказательства» суверенной власти Рима над всем Христианским миром. В числе главных аргументов было выдвинуто произвольное положение о якобы состоявшемся «перенесении Империи с греков на германцев папскою властию». Чичерин в этой связи писал, имея в виду коронацию 800 года: «Когда римский первосвященник объявил греческих императоров лишенными сана и возложил императорский венец на главу Карла Великого, <…> многие могли думать, что папе принадлежит право устанавливать и сменять царей»[3].

Несмотря на известное, временами страшное средневековое противостояние Пап и новоявленных Германских императоров, все они совокупно были уверены в правоте притязаний Запада на Империю, произвольно отбирая это право у греков и русских, то есть у Православного Востока, где и было «заквашено» всё Христианство, проведены Вселенские Соборы, определившие суть догматов веры. Германские императоры руководствовались при этом своей теорией «двух мечей», которую они противопоставили одноимённой папской. Чичерин замечает, что в рамках этой умозрительной теории, сочинённой в XII веке, юристы Болонской школы, помогая Фридриху I Барбароссе, «стали приписывать императору власть или право собственности на всю землю (dominum mundi)»[4].

Следует обратить внимание на нехристианский характер доводов итальянских юристов, споривших, по сути, не только с Востоком, но и с Римом. Болонцы руководствовались двумя принятыми ими политическими аксиомами. Во-первых, они выдвигали «староримский» демократический аргумент, утверждая, что «…на императоров считалась перенесенною власть, приобретенная по воле Провидения римским народом». Во-вторых, они дали пристрастное толкование якобы состоявшемуся перемещению Империи: «…перенесение Империи с греков на германцев юристы приписывали римлянам, утверждая, что папа не мог дать того, чего сам не имел»[5].

Очевидно, что в обоих западных случаях, папском и, так сказать, сепаратистско-императорском, учёные представители романо-германских народов руководствовались неким инстинктом, или врождённым настроением «староримского» имперского превосходства. Никаких доказательств ими и не могло быть приведено за отсутствием каких-либо действительных для них оснований. Папское же «доказательство» так называемого «Константинова дара» было вымыслом, хотя простодушные русские монахи-книжники под именем «Вена Константинова» его по-своему восприняли, не предполагая, что западные христиане могут лгать[6].

Итак, в основе западных притязаний на первенство и руководство сначала Христианским миром, а затем, в Новое время, – и всем «цивилизованным человечеством», лежало некое первичное настроение, унаследованное Западом от языческого «ветхого Рима». Будто бы вновь явился их Юлий Цезарь во всей своей силе и его окружили ликующие римские граждане-язычники, восклицающие «Ave Caesar!», забыв христианское «Ave Мaria» («Богородице Дево, радуйся…»). Это было намерение осуществить, говоря современным языком, западный «рейдерский захват» Церкви и Империи, воспользовавшись староримскими инстинктами первенства «по праву» завладения, осуществляемого сильнейшим по оружию.

Это настроение до сих пор господствует на Западе, который прирос Северной Америкой, созданной в XVII–XVIII вв. протестантами Старой Европы. Оно потеряло религиозную окраску в силу обмирщения (обезбожения или секуляризации) западного духа, впавшего в либерализм, до сих пор там господствующий, оставив неизменным «силовое» ядро ветхого Рима, оставляющего побеждённым только глаза, чтобы они плакали[7]. Запад и до сих пор склонен снимать с себя ответственность за учинённый им первичный раскол Империи и Церкви. Раскольниками он называет нас. Чтобы убедиться в тотальности этого западного настроения, процитируем современную работу известного немецкого историка В. Филиппа (1908–1996). В работе, посвященной «основным проблемам истории России до 1917 года», он высказывает своё главное отправное положение, которое не считает нужным обосновывать, напоминая своих западных предшественников, вплоть до папы Льва III, венчавшего Карла Великого. Немецкий историк пишет, что с XII по XVI вв. «…Россия в своём историческом пути обособилась, отложившись (zurückgelegt) от других европейских народов»[8]. Этот кёнигсбергский историк, ставший одним из послевоенных основателей Института по изучению Востока в Свободном университете Берлина, выразил, таким образом, типичную западную установку, в соответствии с которой Россия несёт ответственность за раскол Христианского мира.

Нам следует понять именно укоренённость на Западе этих первично-языческих «силовых» представлений, выразивших его энтелехию, чтобы понять, что они сумели там превозмочь христианское чувство соборности, единства с Востоком. Истинность этого тезиса можно проиллюстрировать целым рядом примеров из западноевропейской интеллектуальной истории или, говоря шире, из истории культуры.

Великий гуманист Ф. Петрарка (1304–1374) в 1367 г. направил архиепископу Генуи Гвидо Сете примечательное письмо, высказав суждение о русских невольниках, во множестве приобретавшихся итальянскими купцами на рынках Оттоманской империи после их захвата в татарский полон. Он писал из Венеции, где прожил остаток своей жизни, возмущаясь, что «…непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток чистейшую реку». Он назвал наших предков «бесславным племенем», возбуждающим «неприятные» впечатления, желая, чтобы оно оставалось «в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где её (Нужду) поместил [Публий Овидий] Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения»[9].

Характерно, что этот западный пиит, первый из увенчанных лавровым венком героев Возрождения, не нашёл естественных для него, священника, слов христианского сочувствия своим православным собратиям, пленённым иноверцами. Насколько же прав был Пушкин, сказавший о грехе совокупного Запада, заслонённого Русью от монголо-татар, однако не испытавшего ответного христианского чувства признательности: «…Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна»[10].

Лоренцо Валла (1407–1457), гениальный разоблачитель подложности «Константинова дара», также даёт своим творчеством пример основополагающего на Западе сепаратного настроения превосходства, победившего в сердцах тамошних людей чувство общехристианского единства. Откроем его красноречивые «Элеганции» («Красоты латинского языка»). В самых первых строках читаем: «Всякий раз, как я мысленно сравниваю деяния наших предков и чужеземных царей и народов, мне представляется, что наши соотечественники превзошли всех остальных мощью не только своей державы, но и своего языка»[11].

Видим здесь крайнюю субъективность замечательного филолога, неправомерно поставившего греков, учителей римлян, на низшее место. Православных же славян с их священным церковным языком, вобравшем в себя дух классической Греции, благодаря подвигам Кирилла и Мефодия, он просто не заметил. Пушкин снова помогает понять нам необъективность типичного западного суждения о греках и нас. Классик заметил: «Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива, <…> древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя, таким образом, от медленных усовершенствований времени»[12].

Нет нужды перечислять все фазисы развития западного недоброжелательства по отношению к Руси, а затем – к России, они отлично известны. Это и приписываемая преданием Фридриху I Барбароссе формулировка западной (в особенности немецкой) задачи экспансии в пределы Славяно-Русского мира (Drang nach Osten). Это и последовавшая шведская и немецкая агрессия XIII в. против нашего Севера, отбитая князем Александром Невским. Запад тогда стремился воспользоваться татарским погромом Руси, но просчитался, недооценив силы Христианского Востока. Папский Рим благословлял крестовые походы против Руси и России, радовался польской оккупации Москвы в разгар нашей Смуты начала XVII в.

Петровские реформы западнического типа, казалось, водвинули Новую Россию в состав «цивилизованной» Европы, но это была видимость, поскольку Запад не собирался включить нашу империю в свои ряды. При Елизавете Петровне и Екатерине II Российская Империя настолько упрочила свой европейский великодержавный статус, что, по словам канцлера А.А. Безбородко, ни одна пушка в Европе без нашего соизволения выстрелить не смела. С другой стороны, Россия политически во многом пошла западным путём, взяв на вооружение протестантский принцип обмирщения (секуляризации) жизни. В царствование Александра I, а затем Николая I политическая элита России, несмотря на статус своей Империи как великой державы, а затем и единственной победительницы Наполеона, подчинившего почти весь Запад, чаще всего не проводила национально-ориентированной политики. Она всё ждала торжества общеевропейского христианского братства, не понимая сути первичных западных от него уклонений[13]. Да и сами наши верхи далеко ушли от духа собственной главной народности.

Россия в лице своего политического класса, воспитанного по-западному, считала естественным помогать Австро-Венгрии, Пруссии, затем – Франции. Чувство спасительной «отдельности» России от Запада, выражаясь словами Пушкина, покинуло наши императорские верхи. Этот объективно антинациональный курс Петербурга имел свои внутренние и внешние последствия. Чувство самобытности России в верхах ослаблялась. Запад же не собирался на этом основании менять своего отношения к русским, чувствуя у них чуждый себе народный характер. При этом Запад, конечно, использовал в своих интересах раскол русской политической и культурной элиты.

Фрейлина А.Ф. Тютчева, дочь поэта, в своём дневнике за 1856 г. дала примечательную оценку петербургского правящего класса. Она отметила, что царь отделён от народа кругом официальных западников, «…людей, по своему воспитанию и образу жизни ставших совершенно чужими стране <…>, родина которых – итальянская опера и французский ресторан, чтение – газетный фельетон, а единственный нравственный закон – достижение материального благополучия…»[14]. Она восклицала: «какое будущее ожидает народ, высшие классы которого проникнуты глубоким растлением… и совершенно утратили национальное чувство и особенно религиозное сознание…»[15]. Подобного рода оценки были типичны у национально-чувствующих русских политических и культурных деятелей в течение всего предреволюционного века. Поэт А. Блок через шестьдесят лет после Тютчевой, говорившей, что Россия ради обслуживания Запада и «достижения европейской славы» «сбилась с истинного пути», теми же точными словами определил причину падения Империи в революцию: «Рождённые в года глухие / Пути не помнят своего…»; «Он занесен – сей жезл железный – / Над нашей головой…»[16].

К сожалению, постепенно наступившее во второй половине XIX в. справедливое разочарование в Австрийской империи, а затем и в Германии уже ничему не могло помочь. Война вызревала именно на Западе. Наш союз с Немецким миром изжил себя уже ко времени Крымской войны (1853–1856), что и показал тогда враждебный «нейтралитет» Австро-Венгрии и своекорыстная политика Пруссии, ставшей объединительницей Германии. Следует учитывать, что новая немецкая Империя, по естественной логике после выдающейся победы над Францией 1870 г. объективно ставила своей целью завоевание новых пространств, в том числе на Востоке Европы.

Нельзя забывать, что немецкая русофобия была всё возрастающим фактором германской политики в течение всего XIX века. Она возникла после русской победы 1812 года и освобождения Германии в 1813–1814 гг. Немцам, и раньше свысока смотревшим на русских, было обидно получить свободу от «восточных варваров», поэтому они возникшие комплексы возмещали ростом неприятия России и русских. Этот феномен был замечен русской мыслью, в частности И.В. Киреевским, в 30-е гг. XIX в. Целый ряд русских мыслителей и писателей фиксировал растущую немецкую угрозу во второй половине XIX в., например Ф.И. Достоевский в «Дневнике писателя».

В 1876 г. Достоевский вспоминал, как победа над Францией 1870 года вскружила голову немцам, чему он был свидетелем, находясь в Дрездене. Писатель вспоминал: «…они до того тогда восторжествовали, что принялись оскорблять русских <…> даже лавочник, чуть лишь заговаривал с русским <…> тотчас же старался ввернуть: “вот мы покончили с французами, а теперь примемся за вас”. Эта злоба против русских вскипела тогда в народе сама собою…» Всё это происходило, несмотря на содействие Пруссии со стороны России, что было ошибкой Александра II. Достоевский прибавлял: «…ожесточение против русских даже мне показалось тогда удивительным, хотя я всю жизнь мою знал, что немец всегда и везде, ещё с самой Немецкой слободы в Москве, очень-таки не жаловал русского». И теперь, в 1876 г. оказавшись в Германии, Достоевский отметил: «Кстати, большинство немецких газет наполнено теперь самыми яростными выходками против России»[17]. Ярость немецкой прессы была совершенно немотивированной, замечал писатель, более того, ожесточение журналистов удивительным образом совпало с «дружественными» встречами трёх союзных императоров, русского, германского и австрийского.

Заметим и мы, что эти характерные наблюдения гениального писателя относятся ко времени, когда ещё никто не мог себе представить возможную перемену во внешнеполитическом курсе России, которая позже, уже в новом царствовании Александра III отойдёт от союза с немецкими державами и сблизится с Францией. Эта перемена была обоснованной. Германия и её союзник Австро-Венгрия явно стремились к доминированию над Россией со своими целями. Австрийцы задолго до создания непосредственных условий возникновения войны в 1914 г. приступили к обработке посредством агентуры зародившейся «украинствующей» интеллигенции и насаждению украинского сепаратизма. Так, ими была создана идеологема о великорусской славянской неполноценности в сравнении с «чистыми украинцами». Австрийский генштаб стремился «подготовить» успех на будущем театре военных действий, постаравшись расколоть единую русскую нацию, противопоставив малороссов великороссам.

В Германии второй половины XIX в. составлялись планы будущего расчленения России, и вообще непрерывно нарастал градус неприятия Российской империи. Бисмарк, уважавший русских, хотя, конечно, недолюбливающий их, завещал немцам не воевать против России. Германские политики, сменившие Бисмарка, к его совету не прислушались. Новая немецкая Империя внимательно следила за модернизацией России, связанной с деятельностью П.А. Столыпина, последнего реформатора русского Царства. Немцы торопились начать войну до завершения перестройки русской деревни на новых социальных началах, опасаясь, как они полагали, катастрофического усиления России вследствие появления мощного слоя среднего крестьянства.

Рост немецкой воинственности фиксировали до начала войны русские очевидцы, посещавшие Германию. Характерны, например, воспоминания генерала А.А. Брусилова, впоследствии командующего Юго-Западным фронтом, талантливого полководца, организовавшего мощное наступление против австрийцев в 1916 г. Он был свидетелем разыгрывающегося игрового штурма московского Кремля, который был устроен даже на курорте, в Бад-Киссингене, летом 1914 года для подъёма духа немцев перед самым началом войны. Это было что-то вроде всенародного праздника и типично для всей Германии. Идея войны с Россией была для немцев народной идеей, возрождением их старого стремления «Натиска на Восток». Брусилов делал такой вывод: «Было ясно, что Германия не позволит нам развить свои силы до надлежащего предела и поспешит начать войну, которая, по её убеждению, должна была продлиться от шести до восьми месяцев и дать ей гегемонию над всем миром»[18].

Оценка Брусилова была верна. Достаточно познакомиться с немецким геополитическим бестселлером времени Первой мировой войны, книгой Ф. Науманна (Fr. Naumann) «Центральная Европа» (Mittel-Europa), опубликованной в 1915 г. Пастор-политик Науманн недвусмысленно пишет о том, что задача немцев состоит в образовании обширного Немецкого мира с продвижением границы как можно дальше на Восток, то есть урезанию пределов европейской России. Эта новая, по сути, немецкая империя должна была, по его мысли, объединить Германию, Австро-Венгрию и другие государства в зоне между Балтикой и Чёрным морем.

Однако России грозили не только тевтоны. Касаясь взаимоотношений, складывавшихся между Россией и её новыми союзниками по Антанте, Францией и Англией, следует заметить, что на деле никакого подлинного «сердечного согласия» не было. Запад, особенно Англия, не собирался допускать усиления России. Недаром премьер-министр Ллойд-Джорж сразу после отречения Николая II от престола и прихода к власти Временного правительства сказал, что главная цель войны достигнута. Подобное отношение западных союзников к законной царской власти было следствием давнего системного противостояния католического Запада и православной России. Несомненно, в конечном счёте, это было следствием давнего разделения Христианского мира, византийско-русского и западно-папистского, которое произошло по воле Запада.

Можно привести массу фактов, свидетельствовавших о непонимании России уклонившимся от Православия Западом. В этом контексте в единую линию выстраивается целая серия нападений стран Запада, чаще всего объединённых, против Православного мира. Запад напал на Византию в начале XIII в., ограбив Константинополь, залив его кровью, как прежде залил ею Иерусалим. Далее последовал крестовый поход на ослабевшую после татарского погрома Русь, но планы немцев, и в целом Запада, нарушил князь Александр Невский, разбив шведов, а затем немцев. Сбросившая восточное иго, Россия при Иоанне Грозном разбила Ливонский орден. Поляки захватили Москву во время Смуты, затем их попытку повторят французы и союзные с ними народы Запада в 1812 году, далее последует Крымская война 1853–1856 гг. Затем неизбежными стали 1914, 1941, «холодная война», вплоть до сегодняшнего противостояния в Сирии.

Дореволюционную Россию не спасло господствовавшее у политической имперской элиты западничество. Запад, с одной стороны, прекрасно понимал противоестественность «европейничанья» русских сановников, которые в принципе не могли изменить самобытный характер русских и других народов России. Тем более что отсутствовали сегодняшние «информационные» ресурсы «форматирования» массовых настроений, прежде всего телевизор. С другой стороны, уклонение Запада от подлинного Христианства привело его к забвению основополагающей идеи Соборности, что породило непрерывную череду агрессивных выпадов против России.

Итак, первоистоком войны, начатой в 1914 г., стал религиозный раскол, приведший в 1054 г. к окончательному выходу Запада из единой Церкви. Не прекращались непрерывные попытки организации сепаратных Церкви и Империи, которые, с православной точки зрения, изначально и до сих пор являются незаконными (Империя Карла Великого и т. д. вплоть до Империи Наполеона и современной Американской империи с глобальными интересами). Мы и сами утратили Царство (Христианскую империю) из-за непонимания национальной специфики России нашим дореволюционным политическим классом. Есть и аналогия между 1917 и 1991 годами.

Впрочем, энтелехия Руси жива, поэтому наше соборное возрождение возможно. Пока же нам необходимо понять, что наличие раскола дореволюционной политической элиты на национально-ориентированные и космополитические круги, наряду с традиционным недоброжелательством Запада к Православной цивилизации явились важнейшими факторами войн XIX–XX веков.