Первая мировая война и проблемы конструирования культурно-исторической памяти

Ирина Михайловна КЛЕЦКОВА,
преподаватель, Белорусский государственный университет,
(г. Минск, Беларусь)

Моя коллега, преподаватель истории, рассказала мне о том, как прошел семинар, посвященный Первой мировой войне. Несколько студентов отказались от обсуждения проблем, связанных с этой войной, объясняя свой отказ тем, что эта война не имеет отношения к современной Беларуси, это дела России. Конечно, такая реакция – это не изобретение самих студентов, они просто воспроизводят те фигуры речи, которыми изобилует современное информационное пространство. Почему же мы обнаруживаем такое активное неприятие или забвение, изъятие из памяти одной из величайших трагедий XX века? Почему так актуален сегодня пересмотр истории, переоценка сложившихся представлений?

Мы должны отдавать себе отчет в том, что существует большая разница между историей, как некоторой последовательностью событий, историей, как наукой и учебной дисциплиной, и культурно-исторической памятью. Неожиданная для многих сегодня реакция на исторические события – не что иное, как проявление культурно-исторической памяти, ее проговаривание, которое основывается не на науке истории, а на некотором образе истории. Необходимо отметить, что образ истории можно понимать как попытку создания целостного видения некоторого исторического события, или цепи событий, в котором будут отражаться и ценностные приоритеты, и предрассудки культурной эпохи, и личностные пристрастия.

Почему разговор о культурно-исторической памяти столь актуален в наше время? Практически повсеместно мы сталкиваемся с пересмотром смысловых координат, так привычных нашему представлению о происходившем в прошлом. Можно сказать, что образ прошлого во многом определяет наше представление о дне сегодняшнем.

Попробуем выделить некоторые закономерности формирования культурно-исторической памяти, которые позволят нам понять, почему в современном культурном поле Первая мировая война существует как война неизвестная, забытая, не включенная ни в какие ценностные координаты.

1) Культурно-историческая память реализует себя в символическом поле. Речь идет о том, что для каждого человека культурно-историческая память проявляет себя не как некоторый нейтральный ряд событий, а как единое пространство, наполненное смыслами и значениями. То есть каждое историческое событие воспринимается как более значимое, менее значимое или самое важное по сравнению с другими историческими событиями. В нашем представлении эти события не только упорядочены по отношению друг к другу, но и содержат при себе некоторое ценностное описание. Таким образом, мы говорим не только о знании самого исторического события, но и о его оценке, его соотнесении с другими историческими событиями в контексте наших ценностных приоритетов. Историческая память позволяет создать единый «словарь», содержащий в себе важнейшие объяснения – как описывающие сами события, так и дающие им оценку. Понятно, что такой «словарь» формируется в результате ряда социальных практик, в которые включается человек на протяжении всей своей жизни (обучение в школе, чтение художественной литературы, влияние средств массовой информации и др.). Если мы посмотрим на то, каким образом воспринимался, описывался и интерпретировался опыт Первой мировой войны еще во время самой войны, то в отечественной культуре можно обнаружить, как минимум, три стратегии понимания происходящих событий:

1. патриотическая позиция (которую критики описывали как ура-патриотическую), которая рассматривала участие России в Первой мировой войне как проявление национального духа, события, способного сплотить русский народ во имя выполнения его исторической задачи – в целом, в контексте русской идеи и имперского проекта;
2. радикально критическая позиция – в наиболее артикулированном виде выраженная большевистской критикой (известный лозунг о превращении империалистической войны в войну гражданскую);
3. критика войны и военных действий как явления в целом абсурдного, противоречащего сущности человеческой жизни, отвергающего всякий смысл жизни и истории (проявленная, например, у Федора Степуна).

Таким образом, следует отметить, что во время самой Первой мировой войны представление о ней не отличалось целостностью, а, следовательно, невозможно было создать единый «словарь» соответствий, который бы обеспечивал консолидацию русского общества.

2) Культурно-историческая память оформлена как историческое повествование или система исторических повествований. Следует заметить, что, как любое повествование, историческое повествование тяготеет к созданию связанного рассказа, имеющего характер эстетической оформленности (в том смысле, что подчиняется законам литературного жанра – с завязкой, развитием, кульминацией и разрешением внутреннего конфликта). Даже наличие в повествовании некоторой внутренней незавершенности – скажем, ощущение нереализованной исторической справедливости, невосполнимости утраты и переживание боли этой утраты – позволяет состояться культурно-исторической памяти как некоторому особому опыту. Именно таким образом культурно-историческая память задает не только смысловую целостность исторического опыта, но позволяет зафиксировать в нем личную причастность к происходившему – через сопереживание истории как собственной истории. Этот опыт способствует осознанию а) смысловой целостности исторического поля, б) личной причастности к историческому прошлому посредством сопереживания ценностным составляющим собственной истории. Более того, таким образом выстроенное историческое повествование позволяет обозначить собственное присутствие в Большой Истории через осознание причастности своей собственной – или своих предков – к важнейшим событиям.

Если мы обратимся к тому, как организуется повествование о Первой мировой войне, то мы обнаружим некоторые особенности, вызванные особыми историческими событиями, последовавшими за самой войной. Конечно, прежде всего, это Великая Октябрьская революция, свержение царской власти, развал Российской империи и создание в 1922 году Советского Союза. То есть:

1. происходит историческое событие исключительной значимости (революция), которое по своей важности, радикальности воспринимается как более значимое и символическое для отечественной истории. При этом даже ближайшие исторические события рассматриваются как менее значимые, периферические на фоне абсолютной событийности Октябрьской революции. Первая мировая уходит в тень;
2. установление Советской власти – это не просто политическое событие. Оно влечет за собой радикальное изменение культурных кодов и смысловых акцентов. То, что мы называли «словарем значений культуры», меняется в своих значениях с точностью до наоборот. Возникает традиция интерпретации исторических событий до революции как своеобразной «предыстории», серии ошибок, заблуждений, слабых и непоследовательных решений, единственным способом преодоления которых, своеобразным разрешением является, собственно, сама Октябрьская революция. При этом опыт Первой мировой войны рассматривается как принадлежавший прежнему русскому имперскому государству;
3. отсюда те смысловые акценты, которые расставляются по отношению к опыту Первой мировой воны, – критические, снисходительные, иронические – те, которые в целом принижали статус этого исторического события. Складывается традиция рассмотрения войны в художественной культуре через оппозицию подлинного/неподлинного. Скажем, если царские офицеры идут на службу в Красную Армию, то далее в художественном тексте будет идти не сравнение разных военных опытов, а описание опыта службы в Красной Армии как единственно подлинного, достойного звания офицера.

3) Историческая память задает пространство для внутрикультурной коммуникации, успешная реализация которой возможна при нескольких условиях. Пьер Нора отмечает особую роль мест памяти, в которых память «кристаллизуется и находит свое убежище». Необходимым условием для такого рода коммуникации является постоянство мест памяти, которые не возникают сами по себе, а создаются, сохраняются, сакрализируются, сопровождаются определенными ритуалами. Важным при этом оказывается необходимость сопровождения ритуала определенного рода повествованием, которое, собственно, и делает осмысленным такой ритуал. Следует отметить, что усилиями энтузиастов и подвижников, такими, например, как Борис Цитович, создается возможность существования таких мест памяти. Интересно, что когда мы говорим о «местах памяти», то в равной степени это может включать как реальное место – в физическом пространстве (могилы, кладбища, памятные знаки), так и место в воображаемом пространстве (как опыт личного переживания исторического события). Своеобразное постоянство памяти обеспечивается устойчивыми соотношениями между самим местом памяти и тем, как оно описывается, понимается, интерпретируется.

4) Успешность внутрикультурной коммуникации в пространстве исторической памяти с необходимостью предполагает опыт личного присвоения, который воплощает, по мнению Ф.Р. Анкерсмита, «слияние объективного и субъективного опыта прошлого». Речь идет об опыте личностного переживания, сочувствия, эмпатии, которое возникает у человека по отношению к событиям истории. На сегодняшний день опыт Первой мировой войны часто начинают описывать совершенно специфическим образом, говоря об этой войне как о войне чужой, принадлежащей «не нашей истории», а истории давно погибшего государства. Как следствие, меняется масштаб измерения исторического события. Мировая война начинает рассматриваться не в контексте тотальной проблемы, как минимум, европейских народов, а сквозь призму местечкового мышления. Тогда важнейшим критерием значимости Первой мировой войны в таких интерпретациях будет политическая прагматика по отношению, скажем, к становлению национального самосознания. Причиной такого описания войны являются политические события последних двадцати лет, которые связаны с формированием национальной независимости и собственной государственности. Они сопряжены с исключительно важным процессом – процессом осознания и конструирования собственной национально-культурной идентичности. По сути, речь идет об определении смысловых координат, благодаря которым должно состояться осознание собственной неповторимости, культурной и исторической уникальности, того самого «МЫ», которое отличит государство и народ от иных политических и этнических образований и обозначит особое место в мировой истории, ранее мало замечавшей его. Борясь с собственной исторической периферийностью, новые государства конструируют собственные версии исторического прошлого. При этом становится важным, прежде всего, обнаружить и указать на отличия, несходства с прежней историей. Это происходит через тактики «убегания», «ускользания», «неприсутствия» по отношению к историческим событиям, имевших особую значимость в рамках прежних исторических повествований – через отказ от сопричастности к ним, описание их как «чужого», «чуждого», «несвойственного». Поэтому и встречается на сегодняшний день опыт отказа от признания Первой мировой войны частью национальной истории.